Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова

– Господи Боже мой! Деточка! Ты ещё здесь?! Удивительное терпение!

Мария же ухватила её за воротник, тряхнула, спросила:

– Уйдёшь ты отсюда или нет, паршивка?!

Жалея Катерину и Сергея, дома девочка ещё терпела Мариины выходки. Другое дело здесь! Здесь её сердечко не замерло от уважения к присутствующим. Чтобы оторваться от тёткиного захвата, она резко присела. Вскочила уже свободная, сказала вольным голосом:

– Сама паршивка!

И пока Мария опоминалась от её вольности, заявила ей в лицо:

– Не к тебе пришла. К нему… – мотнула она головой в сторону аптекаря.

Мария опять намерилась ухватить племянницу за шиворот, но та отскочила в сторону, крикнула:

– Мицай помирает!

– Господи Боже ж мой! – на этот раз не поднимая глаза к небу, досадливо проговорил аптекарь. – Ну? Ч-что там у тебя с Мицаем?

У Нюшки перехватило горло, но она смогла шёпотом повторить:

– Помирает…

Аптекарь услышал её, пожал плечами.

– Та-ак… – протянул. – А я тут при чём… с твоим Мицаем?

Нюшка перед ним затрясла ладошками, произнося с нажимом:

– Ну, помирает же человек…

– Так разве ж я для него доктор?

– Доктор! Доктор! Я видела тебя в госпитале в белом халате…

– Ну, видела, видела… – согласился Борис Михайлович. – И что теперь? Халат доктором меня не сделал.

– Сделал! – упрямо сказала Нюшка и уже с надрывом в голосе позвала: – Пойдём к нему.

Не на шутку испугавшись, что старики расскажут аптекарю о случае на волчьей дороге, Мария заявила:

– Никуда он не пойдёт! Ничего с твоим дедом не случится.

Сдерживая слёзы, Нюшка насупилась, глянула на Марию из-под бровей и, неожиданно для себя самой, повторила за дверью слышанное от аптекаря:

– Или вы желаете, чтобы с вами разговаривал прокурор?!

Онемели все. Только в тишине под Осипом протяжно охнул табурет. Но всем показалось, что это он, а не Осип проскрипел:

– Вот это характер!

– Хорошо, хорошо! – согласился Борис Михайлович. – Показывай, где твой Мицай…

Оглядев ногу старика, Борис Михайлович посоветовал:

– Надо бы отправить в больницу. Да не мешало бы поторопиться…

При его словах Дарья прошептала:

– Чуяло моё сердце…

И потаённо, словно арестант через замочную скважину, спросила аптекаря:

– Чё делать-то, милок?

Тот поморщился от бестолкового вопроса, но повторил вежливо:

– Я напрасно никогда не говорю: непременно в больницу… И не мешало бы поскорей.

– В каку таку больницу, милок? На чём? Все лошади в деревне по дрова посланы – для детдому березняк пилят.

– Тогда уж простите. Я не Господь Бог – не знаю… – развёл аптекарь руками.

Однако Нюшка обнадёжила старую:

– Знает, знает… Я слыхала… Они сейчас в Татарку поедут.

– Батюшка ты мой! Возьми деда! А я тебе сальца солёненького с погребу достану. Хорошее сало. С чесноком…

– При чём здесь чеснок? У меня в санях можно только троим поместиться. А нас уже двое – я да Осип Семёнович. А Михаила Даниловича разве можно одного отправлять? Его надо кому-то сопровождать – это уже четверо… Никак не получается…

– Возьми, батюшка! Я следом побегу…

– Да ч-что вы, ей-богу! Разве я могу такое допустить? – направился аптекарь к двери.

Но Дарья успела его опередить и повалилась в ноги.

– Эт-того ещё не хватало! – затоптался на месте Борис Михайлович. – Стыдно, матушка! Стыдно! Да пустите же меня, на самом-то деле!

– Не пустим! – Нюшка оказалась рядом с Дарьей и так уставилась аптекарю в глаза, что тот понял: пустит, только ему это дорого обойдётся…

– Ладно! Так уж и быть, – уступил он. – Как-нибудь устроимся вчетвером… – И со словами: «Бедная лошадь», – вышел за порог.

Уже строгая, деловая, что крыса, Мария третий день командовала над ремонтными в детдоме бабами.

К обеду Осип вернулся в Казаниху из района. Он прибыл не в кошеве аптекаря, а в простых, рабочих розвальнях районного заготовителя Степана Немкова. Зато разом привез и стекло, и цемент, и гвозди, и даже мыло…

Не успевши путём спрыгнуть с саней, он взялся угождать Марии – определяя доставленному надлежащие места. Всякий раз он задавал новоиспечённой директрисе тоненькие вопросы:

– Этот мешочек цементика, Мария Филиппьевна, куда велите поставить? Этот ящичек, Мария Филиппьевна, где должен, по-вашему, находиться? А гвоздочки, Мария Филиппьевна, чтобы не заржавели, куда мы с вами определим? А эту коробочку картонную, чтобы не промокла? А эту баночку с белой красочкой, чтобы не высохла?..

А Фёдор? Фёдор отчаянно матюгался во дворе – никак не мог наловчиться колоть дрова.

Через час Мария была уже вне себя от ярости.

«Твою душу! – ругалась она пока ещё про себя. – Удружил мне Борис Михайлович работничками! В неделю со света сживут».

Наконец она не выдержала – унеслась через дорогу в афанасьевский дом, чтобы отдышаться от Осипова назоя и Фёдорова психа. Но, на её досаду, в это время и хозяйка была дома. Когда Мария шагнула через порог, Катерина показывала Нюшке, как из козьего пуха выбирать ость. Она, похоже, собралась куда-то уходить, поскольку сидела в платке и телогрейке.

Разуваясь у двери, Мария почуяла на себе её ожидающий взгляд и коротко доложила:

– Да, приняли, приняли вашего Мицая… И вашу Дарью санитаркой на время лечения взяли…

– И что сказали?

– Вы́ходят старика; куда они денутся…

– Спасибо и на том.

– Бориса Михайловича благодарите. Если бы не он…

Катерина, однако, возразила:

– Не-ет! Спасибо Нюшке. Мицаево счастье, что она такая… настырная оказалась!

Мария не пожелала путём дослушать – прошла в комнату и закрыла дверь. Но Катерина громко договорила:

– А ты, красавица, если решила надолго в деревне задержаться, подыскала бы себе другую квартиру. Племянницу можешь оставить у меня.

– Я тебе што? – отозвалась Мария с той стороны. – Мешаю с моим мужем шашни крутить?

– Мешаешь! – спокойно отозвалась Катерина, а когда она ушла, Мария выскочила в кухню, прометнулась туда-сюда, остановилась перед Нюшкою.

Нет. Не ударила. Злобно заявила, мелко тряся пальцем:

– Ну, сучонка угодливая! Наплачешься ты у меня!